Мелодичный свист клинка, рассекающего воздух, тает в сумеречном свете. В этом же свете исчезают и движения Канды, за которыми так пристально следит один внимательный зритель.

Всё равно, что потом Канда сделает вид, будто оставался один всё это время.

Последние косые лучи пронизывают зал, и тонкие вьющиеся нитки пылинок колышет острие меча. Положить голову на ладони и любоваться, втайне надеясь, что в следующий раз, когда это будет уже не тренировка, его действия будут столь же точны, – ничего более не остаётся. Только любоваться. Только слышать, как поёт меч.

Тело идёт за клинком само: шаг, поворот, выпад, шаг. Снова и снова. Чтобы в следующий раз мои движения были так же уверенны. Чтобы не волновался мой единственный зритель. Хотя он будет, я знаю, он будет волноваться всё равно; его не переубедить. И я не пытаюсь. Убедить его в чём-либо значит признать, что мне небезразличны его чувства.

Поэтому, уходя, я снова сделаю вид, будто оставался один. Не надо заставлять его тревожиться, не стоит. Я знаю, так будет лучше.

Знает ли об этом он? Наверняка. Иначе Раби не приходил бы. Однажды он не придёт, это будет значить, что я добился своего: он больше не волнуется за меня. Так будет лучше, я знаю.

Тренировка окончена. Несколько секунд он просто стоит, опустив меч. Затем поднимает и бережно кладёт его в ножны. Уходит, сделав вид, что не заметил своего единственного зрителя.

Своего единственного и любимого зрителя.