В те времена, когда Скин Болик грузил ящики в новоорлеанском порту, он жил в бараке вместе с тридцатью такими же рабочими, как он, и зарабатывал восемь долларов в неделю. Этих денег никогда не хватило бы человеку, у которого есть семья или который хотя бы собирается ее завести, но, когда речь об этом не шла, вполне достаточно было даже для того, чтобы выпить вечером после зарплаты.
Родителей Скина тогда уже не было в живых, а сам он девицу себе так и не подыскал. Слишком много всегда было с ними мороки. Подруги, даже если это подруги докеров, любят ходить на танцы, им нужно дарить подарки. И они только обрадуются, если ты снимешь комнату, - даже если сами еще не имеют своей. Особенно, если не имеют своей. А это значит – искать новую работу или еще как-то выкручиваться. Какую еще работу можно было найти, Скин не представлял. Его работа ему, в общем, нравилась.
Дед Скина был норвежским моряком, который дезертировал с корабля, соблазнившись разносчицей напитков из местного салуна. Но правда заключалась в том, что море, на самом деле, не привлекало его. До того, как наняться в команду, тот был дровосеком и куда больше любил трудиться на земле. Это был суровый мужчина, и своих детей он растил в строгости. А те, в свою очередь, растили в строгости своих. Так получилось, что первый раз, когда Скин Болик попробовал конфеты на вкус, пришелся на ночь его окончательного обращения в одного из тринадцати апостолов.
Тысячелетний Граф заботился об их семье, но его планы были слишком сложны для понимания, Тики Микк появлялся редко и держался чересчур осторожно, чтобы можно было ему доверять, а близнецы вели себя как пара психованных сопляков, которым дали в руки оружие, и, похоже, это и правда было так. Девочка, протянувшая тогда Скину ладошку, полную ярких фантиков, улыбалась так тепло, а ее странная одежда сама походила на обертку какой-нибудь конфеты. Она была первым человеком, который проявил к нему сочувствие – в тот единственный раз, когда он нуждался в нем. Из всех унаследовавших воспоминания Ноя, Скин Болик любил Роад больше всего. Если бы она об этом узнала, она бы очень удивилась.
Огромное здание Бургтеатра роскошно внутри не меньше, чем снаружи. Красный плюш и золото, едва ли не излишек их, но, как Тики успел уже заметить, это обычное дело для театров. Особенно если они принадлежат королевским семьям. Бургтеатр был собственностью австрийских монархов уже полторы сотни лет, и сегодняшний спектакль наверняка относился к лучшим из его репертуара - потому что давался он в честь высоких гостей.
Это не было в полном смысле слова дипломатическим визитом, но то, что Шерилл решил посетить Вену во время своего летнего отпуска, никогда не осталось бы незамеченным главой государства. И то, как названный брат, стоило только наступить антракту, склонился к своему коллеге из австрийского министерства, только утвердило Тики в мысли о том, что визит вовсе не такой неофициальный, как может показаться.
Однако с Шериллом в Вене еще жена и дочь, и даже гувернантка дочери. Последней, конечно же, в театре нет, но нет в нем и Трисии. Мигрень мучила ее с самого утра, но только перед выходом стало очевидно, что в этот раз лекарства не помогут. Дома осталась бы и Роад - Трисия знала, что муж будет занят, и не хотела создавать ему лишних забот. Но девочка так хотела пойти, а Тики сказал, что с радостью присмотрит за ней. Изысканной настойчивости его манер оказалось более чем достаточно, чтобы сломить последнее сопротивление.
Глядя на тяжелые складки занавеса, окруженный вежливым гулом голосов, Тики понимает, что сейчас как никогда далек от своих странствующих друзей. Полтора года назад его представили обществу, как сводного брата вновь назначенного министра, и блеск и суета высшего света, наконец, перестали казаться ему только необходимой игрой. События, произошедшие в Эдо, окончательно нарушили равновесие, которое он пытался удержать, и Тики умен достаточно, чтобы это понимать.
Роад ерзает в кресле и смеется, когда он исподтишка показывает ей на тучную даму, по самый подбородок обмотанную индийским шелковым платком. Голосок у девочки звонкий, и в этом своем обличии дочери знатного политика она хорошенькая, как никогда. Тики достаточно проницателен и для того, чтобы понимать, что отцовские чувства Шерилла не совсем чисты не только в шутку. Временами, когда Роад притворяется особенно невинной, он и сам начинает подозревать в себе подобные мысли.
Лулу Белл похожа на настоящую леди. Она так сдержанна, в ней нет никакой вульгарности. Все, что она делает, подчинено какой-то цели, и она никогда не позволяет себе глупых капризов.
Когда-то давно, в приходской школе, она учила библейские стихи с таким серьезным рвением, что даже сестра-настоятельница не могла смотреть на нее без улыбки. По утрам, когда приходило время читать наизусть псалмы, Лулу Белл никогда не путала слов, хотя такое случалось даже с лучшими учениками. А на занятиях по церковному пению она стояла с таким видом, словно для нее не было ничего более важного, чем пропеть этот гимн до конца. Единственным исключением, и это немного тревожило сестру-настоятельницу, были минуты в конце урока, которые отводились для обсуждения. У маленькой Лулу почему-то никогда не возникало вопросов.
Лулу Белл могла бы выглядеть, как настоящая леди, но мужской крой одежды всегда нравился ей больше. Изящества в нем было не меньше, чем в женском, и куда как больше функциональности. Но, главное, в нем была строгость. Только надев купленное ей отцом к городской ярмарке платье, – свое первое выходное платье – она уже возненавидела тот глупый вид, который оно ей придавало. Но это был подарок, родительский подарок, и она с гордостью носила его.
Однако, несмотря на свою внешнюю сдержанность, Лулу Белл унаследовала Страсть Ноя. Страсть эта кажется почти одержимостью, когда речь заходит о Тысячелетнем графе, и почти сладострастием, когда тот чешет – женщине ли, кошке – за ухом. Лулу хочется мурлыкнуть, убить еще хоть тысячу носителей и повести за собой армию акума. Все это, только чтобы снова испытать чудесное чувство, что она делает все правильно.
Именно из-за этого отсутствия гибкости, хоть она и правда могла бы сойти за леди, граф с самого начала отказался от идеи вывести Лулу Белл в свет, как вывел потом бродягу и карточного шулера Тики. Для того чтобы вести политические игры нужна особая склонность к обману и немного меньше самоотверженности. Но все они – Семья, и там, где не может справиться один, его место занимает другой. Верно и обратное. В конечном итоге, Лулу Белл и правда могла вести за собою войска.
Поле для крокета расположено прямо перед террасой леди Уинфред. Это прекрасное поле - земля тут ровная, без единой впадинки, а траву подстригли только этим утром. Леди Уинфред пятьдесят пять, и половину из этих лет она вдова. Искусство гостеприимства давно стало для нее прекраснейшим среди искусств, и сегодня она празднует свою маленькую победу, потому что среди приглашенных к чаю тот, чье согласие она давно уже отчаялась заполучить. Однако у леди Уинфред был бы повод для радости и без того, - ведь молодой министр с женою тоже здесь.
Пока солнце стоит еще не слишком высоко, все четверо спускаются с террасы вниз, и слуга приносит молотки на длинных ручках и мячи. Игра должна быть справедливой, а для этого нужно правильно определить состав команд. Но, когда жена министра Камелота на секунду бледнеет, а он тут же оказывается рядом, состав определяется сам собой. А леди Уинфред чувствует вдруг странную тревогу, глядя на того, с кем предстоит играть ей самой. Всем в городе известно, как дружен он с семьей министра, так почему тогда сейчас в нем столько безразличия?
Граф пробует в руке молоток, а потом со щелчком бьет по мячу. Он высок и сухопар, но оставляет отчего-то ощущение массивности - как будто бы на самом деле должен занимать гораздо больше места. Словно почуяв перемену в настроении хозяйки, граф оборачивается к ней и продолжает прерванный крокетом разговор. Блики света играют в стеклах его очков, и нужно меньше минуты, чтобы леди Уинфред забыла обо всем.
По окончанию партии общество отправляется на террасу, чтобы пить там чай. К чаю подают нежнейшие кремовые пирожные, и беседа течет легко. Министр Камелот, конечно, переводит разговор на политику, и они с графом чуть не развязывают из-за одного указа спор, но леди Уинфред смеется и призывает мужчин к миру. Только когда день уже клонится к закату, гости, наконец, прощаются с хозяйкой и разъезжаются по домам.
На следующее утро на прогулке в ботаническом саду леди Уинфред с восторгом говорит о том, какой чудесный собеседник все-таки этот неуловимый граф. Однако вопреки веселому тону, в голове у нее словно бы какая-то муть, а когда она пытается вспомнить вчерашний разговор, то видит только пульсацию света в круглых очках.
- Что это, что это, Дебитто, что это?
Стена, так заинтересовавшая Джасдеро, принадлежала офису местного шерифа, но близнецы были не в курсе таких подробностей. Они видели этот город в первый, и больше чем вероятно, что в последний, раз. Собственно, смотреть тут, кроме двух пустых улиц, было и не на что. Но Джасдеро так больше не считал. Он снова сфокусировал взгляд на расклеенных по стенке объявлениях о розыске и подошел к ним вплотную.
- Кто все эти люди, Дебитто, а, а? Они ведь что-то сделали, да? – Он едва не ткнулся носом в один из плакатов.
- Ага, сделали, их полиция ищет, чтоб повесить.
Поняв, что брат застрял тут надолго, Дебитто тоже посмотрел на одно из объявлений. На нем был изображен мрачного вида мужчина и подписано одно-единственное слово «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Мужчина был в шляпе. Шляпы вызывали у Дебитто дурные ассоциации.
- Слыш, а вот этот вот почти как Кросс. – Скривился он.
Это замечание произвело на Джасдеро эффект разорвавшейся бомбы. Он развернулся, так резко, что чудом не грохнулся на землю.
- Точно, еще как похож! – Заверещал он. - Гляди, какая морда противная! И смотрит, смотрит-то как!
Идея посетила близнецов одновременно.
- Надо его поймать.
- Точно, точно! Мы сделаем доброе дело, мы поймаем его и отдадим полиции, да!
Они повернулись друг к другу и абсолютно одинаково усмехнулись. А потом Дебитто содрал со стены плакат, и близнецы как ошпаренные вылетели из города.
На многие мили вокруг были только сухая трава, фермы и еще пара таких же рабочих городков, как этот. В третьем по счету из них, самом большом и пользовавшемся в этих краях дурной репутацией, близнецы, в конце концов, и нашли того преступника. Он скрывался в доме у своего старого подельника и ждал только вечера, чтобы бежать на восток. Именно потому, что находился в помещении с самого утра, преступник снял шляпу, и та висела теперь на стене, вместе с его ружьем.
Он был смуглый и рябой, и без шляпы ничем не походил на Кросса. Совсем ничем – и это притом, что природа одарила близнецов действительно богатой фантазией. И это было с его стороны гадко, очень гадко, потому что из-за него все их благие намерения пошли насмарку. Но, в конце концов, того преступника все равно должны были казнить. Больше всего на свете, и это роднило их, как ничто другое, близнецы не любили, когда кто-то пытался их обмануть.
Роад играет на рояле хорошо, хотя ее мастерство никогда не сравнилось бы с мастерством Четырнадцатого. Два раза в неделю маленький седой человечек, лучший из преподавателей в городе, приходит в особняк министра Камелота, чтобы заниматься с его двенадцатилетней дочкой музыкой. Они играют вальсы и сонаты, иногда уже даже в четыре руки, и он поправляет девочку, как поправляет остальных своих учеников. Но правда в том, что Роад умела все это еще задолго до того, как состоялось их первое занятие.
Она знает, на самом деле, очень много разных вещей, и тем забавней то, как важно обычно ничего из этого не показать. Престарелые дамы норовят угостить ее чем-нибудь сладким, мужчины избегают крепких слов и вольных шуток, и все это могло бы стать для кого-то другого очень утомительным, но Роад любит, когда в происходящем есть элемент игры. Иногда она играет даже там, где это уже не нужно, и тогда кому-нибудь из Семьи приходится сдаться и помочь ей с домашним заданием. Хотя, к чести Роад, большая часть ее знаний все-таки и правда не имеет отношения к учебе.
Однажды, будучи в заграничной поездке, она сбегает впереди матери по ступеням одного из итальянских соборов. Ее атласные башмачки подобраны в тон лентам на платье, а те, в свою очередь, такие же, как и те, что на шляпке. Нежно-розовый идет к ней, и тем больше, когда Роад оборачивается и смеется в ответ на окрик гувернантки о том, что бегать по лестницам опасно. В выходной день на главной площади города людно, но трех женщин уже ждет экипаж, и минуту спустя они уезжают.
В десятке ярдов от ступеней Аллен Уокер стоит, не замечая, как Лави толкает его в бок. И только почувствовав внимательный взгляд Говарда Линка, оба они ерошат волосы и чем-то отшучиваются.
Вечером, когда поезд останавливается на границе, а Линк ненадолго уходит, чтобы поговорить по беспроводной связи, Аллен вытаскивает Лави из соседнего купе в коридор и спрашивает, показалось ему или нет. Хотя они оба знают, что не показалось. Вопрос виснет в воздухе, и улыбка книжника, и без того редкая в последнее время, гаснет совсем, когда он отвечает, что имя, которое они знают, и есть обычное имя Роад, и узнавать его нет необходимости. Больше того, - что Орден давно осведомлен о том, кто она такая и где она живет. Так же, как графу, несмотря на все предосторожности, очень скоро станет известно, где расположен новый штаб, - мог бы добавить книжник, но это не нужно. На то чтобы понять у Аллена уходит всего секунда, а потом он кивает и тут же слышит шаги своего провожатого.
Ночью ему снится музыка, и в этот раз она настойчива как никогда.
|
